Уроки Примакова
В условиях демонтажа миропорядка растёт запрос на новые основы внешней и внутренней стабильности. С испытаниями столкнётся и политическая система России, сделанная, по выражению Владимира Путина, «на живую нитку». Процесс распада миропорядка скорее всего будет длительным, следовательно, и поиск нового должен быть не ситуативным, а системным и идеологически подготовленным. Необходимость осмыслить идеологию развития в постзападном мире […]
В условиях демонтажа миропорядка растёт запрос на новые основы внешней и внутренней стабильности. С испытаниями столкнётся и политическая система России, сделанная, по выражению Владимира Путина, «на живую нитку». Процесс распада миропорядка скорее всего будет длительным, следовательно, и поиск нового должен быть не ситуативным, а системным и идеологически подготовленным.
Необходимость осмыслить идеологию развития в постзападном мире диктуется процессами, которые страны Глобального Юга рассматривают в качестве новой деколонизации. По мере ослабления Запада всё громче звучит призыв возложить на него ответственность за столетия расизма и эксплуатации Азии, Африки и Латинской Америки, всё заметнее решимость последних сформировать принципы другого миропорядка, в котором их интересы были бы учтены в полной мере.
Как в эти процессы будет встроена идеология российской цивилизации и развития – вопрос не праздный. Национальная идеология есть обретение смысла в мире, выстраивание системы собственных интеллектуальных ориентиров. Она мотивирует государство и граждан к деятельности, помогает выработать программу долгосрочного движения вперёд. Данный очерк – попытка, основываясь на российском опыте развития, отчасти опираясь на идеи Евгения Примакова, оценить возможности сформулировать и реализовать новую идеологию, соответствующую всеобщим тенденциям.
Пришествие постзападного мира
В современном мире перестают действовать не только политические институты мирового порядка, но и социальные и экономические связи, складывавшиеся десятилетиями. С исчезновением и того, и другого старые смыслы распадаются. Уходит, хотя и с немалым сопротивлением, эпоха однополярности и доминирования США. И если западные общества движутся от либеральных идей к возрождению великодержавного национализма, то на Глобальном Юге рождаются концепции независимого политико-экономического развития и деколонизации. Растёт запрос на идеи цивилизационной самобытности для построения постзападного мира, где их интересы учитывались бы в полной мере. Особое значение обретают представления о развитии на основе автохтонных ценностей, а не объявленного универсальным западного модерна.
Пандемия коронавируса в начале 2020-х гг., как десятилетием раньше мировой финансовый кризис, способствовала изменению глобального соотношения сил, укрепив Китай и в целом стимулировав дальнейший подъём мира за пределами Запада. Следующим, продолжающимся поныне этапом упрочения позиций Глобального Юга – и не только Китая – стал российско-украинский конфликт. Он продемонстрировал неспособность Запада быстро переломить ситуацию в свою пользу, в том числе из-за нежелания стран Глобального Юга присоединиться к западным санкциям против России или военной поддержке Украины. Москва расширяет отношения с государствами Глобального Юга благодаря экспортному потенциалу сельскохозяйственной и энергетической продукции. Турция, Китай, Индия, Южная Африка, Бразилия и другие страны повысили свой дипломатический статус, предложив инициативы по прекращению войны на Украине и достижению нового международного урегулирования. Не будучи в состоянии завершить конфликт исключительно на своих условиях, представители Запада не раз заявляли о важности подключения Китая и других государств к урегулированию.
Новые обстоятельства выводят дисциплину международных отношений за пределы её привычного западного ареала и ставят вопрос о национальной специфике знаний о мире. Значительная часть международников незападного мира считает большинство западных теорий о мире (нео)империалистическими по природе. В постколониальных и критических теориях силён мотив утраты не только политической независимости перед лицом западной модерности, но и социальной и культурной идентичности незападных народов[1].
Немало исследователей Глобального Юга стремятся выстроить теоретические представления в методологии не национализма, а всестороннего освобождения от расистских в основе глобальных институтов модерна. На базе новых международных объединений, включая ШОС, БРИКС, ЕАЭС и других, предлагается создание более справедливых отношений в мире.
Идеи свободы от внешнего давления и закрепощения не чужды ни Китаю с его опытом «столетнего унижения», ни России, чувствительной к западному экономическому и военно-политическому давлению. Проблема культурно-идеологического расизма также не является для неё новой. Западная «цивилизаторская миссия» в отношении других народов была в значительной мере расистской, как и идеи глобального распространения западной демократии.
Российское государство и идея развития
Неоспоримым приоритетом Глобального Юга является задача развития. Собственно, само понятие «Глобальный Юг» – это современное и политически более корректное название прежних «развивающихся стран». В этом смысле Россия имеет, конечно, другую предысторию. Однако в российской концепции сильного государства, которое всегда считалось обязательным элементом русской идентичности, идее развития принадлежит особая роль. Положение России в мире было долго связано с экономическим отставанием от передовых стран Запада. Последние находились в центре международной системы, Россия же столетиями формировалась как полупериферийная страна, стремившаяся пробиться в центр. Российские государственные деятели осознавали, что для этого требуется иная организация государства, нежели та, что сложилась в странах западного центра.
Российская концепция сильного государства подразумевает чёткую идею развития наряду с особой системой политической легитимации и значительной концентрацией исполнительной власти. Эта концепция миновала извилистые исторические повороты, претерпевая изменения в зависимости от мирового контекста и задач, стоявших перед страной[2]. Задачу развития встраивали в более широкие идеи, легитимирующие власть и разделяемые широкими слоями, – православия, коммунизма и другие. На их основе правители имели возможность действовать в интересах большинства, не становясь заложниками амбиций влиятельных элитных группировок.
Традиционная концепция сильного государства сформировалась в период Московской Руси и была доведена до завершения Иваном Грозным во время противостояния укреплению бояр. Выдвинув идею ответственности государя за «жительство» и «устроение» народа, царь потребовал от подданных полного послушания[3]. Во внешней политике Москва самоопределялась относительно растущей Османской империи и католического Рима как преемница павшей Византии, Третий Рим. Однако уже Иван почувствовал ослабление возможностей Руси по сравнению с поднимающимся Западом, стремясь представить Москву как часть западного мира, а себя как потомка саксонских немцев. Уже тогда идея развития начала зависеть от внешней легитимации.
В имперский период концепция сильного государства принципиально не изменилась, но эволюционировала и уточнялась. Задача была не только в том, чтобы предоставить верховному правителю полный контроль для определения приоритетов общественного развития, но и ограничить злоупотребления властью. В особенности это касалось прав и свобод различных слоёв политического класса, позднее и более широких групп общества. В екатерининское время окрепло дворянство, ему гарантировали значительные имущественные права и экономические свободы, а также возможность отказа от пожизненного служения. После отмены крепостного права и освобождения крестьян в 1861 г. началось развитие местного самоуправления, хотя общенациональные политические институты стагнировали вплоть до возникновения в 1905 г. Государственной Думы. Уже с петровского времени Россия стремилась стать европейской державой, заимствуя западные технологические и иные достижения.
В условиях революционных перемен сформировалась вторая разновидность сильного государства – партийно-советская. Во главе системы, как и при самодержавии, стоял неизбираемый народом правитель, легитимирующий правление при помощи новой большой идеи – всеобщего социального равенства и движения вперёд на основе предписанной компартией программы. В послесталинское время советские элиты, как и при Екатерине II, получили гарантии положения в политическом классе. Государство сохранило возможность формулировать и внедрять идеологию и приоритеты развития, однако со времени открытия значительных запасов минеральных ресурсов всё больше зависело от их экспорта в Европу. Вновь подтвердилась ставшая очевидной ещё Грозному истина, что стратегия развития в значительной мере определяется процессами в международной системе. Во второй половине XX века, как и по завершении XVI, Запад во многом был учредителем основных правил развития.
После распада СССР из хаоса 1990-х гг. постепенно возникла третья разновидность государства. На этот раз роль формальных сдержек верховного правления была отведена парламентской и судебной ветвям власти, а также многопартийной системе и свободным СМИ. Однако неформальные группы влияния (в особенности возникший в результате избранной модели реформ класс олигархов) усилились. Кроме того, огромное влияние на пошатнувшуюся российскую власть оказывал Запад. Во многом по этим причинам конституционно сильный президент был занят не столько вопросами самостоятельного развития, сколько встраиванием в структуры западных международных политических и экономических институтов.
Стремясь выправить ситуацию и опираясь на личную популярность в обществе и элитах, Владимир Путин попытался дистанцироваться и от олигархов 1990-х гг., и от чрезмерно вмешивавшегося во внутриполитические процессы Запада. Достигнуть этого удалось не за счёт новой легитимирующей идеи или институтов, а путём создания и укрепления провластных элитных групп и общественных движений. Идеи самостоятельного движения вперёд не возникло, да, вероятно, в то время и не могло возникнуть. Запад доминировал в глобальных политических и экономических процессах, а российские элиты не стремились сформулировать самобытную программу.
Опыт развития в парадигме западничества
Таким образом, Россия длительное время – отчасти и в советский период – развивалась в парадигме западничества. Даже понимая важность концепции самостоятельного развития, российские элиты во многом продолжали следовать за трендами, задаваемыми Западом. Альтернативные идеи всякий раз оказывались недостаточно влиятельными.
Конечно, и в рамках российского западничества предпринимались попытки развиваться, сохранив институты сильного государства и национальные ценности. Реформы Александра II были в этом отношении образцовыми, поскольку создали возможность развития на основе государственных инициатив «сверху» вкупе с формированием местных институтов. Они нацеливались на реализацию одного из российских проектов умеренного, или консервативного западничества. В отличие от радикалов, консервативные западники склонны не разрушать национальные ценности и институты, а использовать их для постепенной адаптации к западному модерну[4]. Сторонник Великих реформ Борис Чичерин описывал государство как «вожатого исторического развития», считая его силу и патронат залогами успеха. В том же духе мыслили Сергей Витте, Пётр Столыпин и другие. Они считали возможной и необходимой вестернизацию страны, поскольку, во-первых, воспринимали западные ценности и институты как универсальные, а во-вторых, не видели со стороны Запада угроз безопасности России.
Советский опыт был иным, поскольку и первое, и второе больше не воспринималось как истина. Реформаторы выступали за осторожное взаимодействие с Западом, но осознавали его стремление ослабить СССР. Распад оказался возможным не потому, что Михаил Горбачёв предпринял попытку реформ и диалога с западными странами, а из-за утраты политического контроля и поддержки собственной элиты в процессе преобразований. Наоборот, нэповские реформы не привели к распаду страны, поскольку, экспериментируя с формами собственности и взаимодействия с Западом, большевики крепко удерживали «командные высоты». Предлагавшаяся Николаем Бухариным постепенная коллективизация исходила из тех же принципов и потенциально способствовала укреплению, а не ослаблению страны. Рекомендации экономистов начального периода перестройки, наподобие Станислава Шаталина, Абела Аганбегяна и Александра Аузана, могли способствовать успеху реформ, поскольку соотносили их с российскими особенностями и сильным, инициативным государством.
Трагедией перестройки стала неспособность Михаила Горбачёва сохранить политический контроль из-за промедления с экономическими реформами по модели Шаталина, Григория Явлинского и других, а также неспособности сохранить поддержку политического класса. В стране не возникло даже смешанной экономики, когда в частных руках находился бы малый и средний бизнес. Дискредитированными оказались не только положенная в основу реформ советская идея развития, но и сами возможности лидера задействовать потенциал сильного государства. Значительная часть его сторонников отдали симпатии Борису Ельцину, отказавшись от советской идеи и увидев себя на вершинах будущей капиталистической экономики.
Не менее важным было бы сохранение сильного государства для успеха реформ 1990-х годов. В отсутствие такого государства реформы задумывались как средство разрушения советской экономики и создания макроэкономических основ для успешной интеграции России в западные институты. В идейном отношении реформами руководили не консерваторы, а западники-радикалы, считавшие сильное государство не необходимостью, а препятствием. Теоретик реформ Егор Гайдар видел российский опыт развития преимущественно негативным, выступал за ослабление государственной инициативы и проведение преобразований по ускоренной модели шоковой терапии[5]. Немалую роль в обосновании такой концепции сыграл и Запад.
Справедливость требует признать, что к началу 1990-х гг. альтернативных моделей развития почти не существовало. Советское государство оказалось распущено в результате Беловежского соглашения трёх республик. В стране начался дефицит продуктов и товаров первой необходимости. Российское государство оказалось на грани финансового банкротства. Ничего похожего на план Маршалла по поддержке России на Западе не намечалось. Горбачёвское бездействие подтолкнуло Ельцина к решительности. Шоковая терапия укрепила не столько государство, сколько новый класс олигархов. Идеи самостоятельного развития не рассматривались и не могли быть реализованы.
Действия Ельцина вызывали сопротивление
Во-первых, его противниками выступили глава Верховного Совета Руслан Хасбулатов, вице-президент Александр Руцкой и другие. Эта группа, как стало понятно во время октябрьского кризиса 1993 г., выступала за институциональную независимость парламента и других ветвей власти в качестве гарантий от узурпации власти президентом. Противопоставив себя Ельцину и отказав ему в дополнительных полномочиях для конституционной и экономической реформы, оппоненты выступили за парламентскую форму правления. В российских условиях это означало отказ от принципов сильного государства и едва ли имело будущее с точки зрения рассмотренных выше идей развития.
Вторая альтернатива официальному курсу исходила от группы так называемых «либеральных державников». Она больше известна критикой прозападной внешней политики тогдашнего МИДа под руководством Андрея Козырева[6] и защитой национальных интересов как принципа взаимодействия с Западом. Но не менее важными, хотя менее известными, были идеи державников, касающиеся приоритета сильной исполнительной власти. Они не ставили под сомнение и важность сдержек и противовесов.
Интересы этой группы выразил Евгений Примаков во время первой пресс-конференции на посту министра иностранных дел в 1995 году. Он предложил исходить из того, что Россия была, есть и останется великой державой. Во время кризиса 1993 г. Примаков занимал пост главы Службы внешней разведки и не принимал в событиях непосредственного участия. Он не симпатизировал решению Ельцина использовать силу против парламента. Поддерживая идею сильного государства, Примаков считал важным и укрепление новых для страны политических институтов. Будучи формально связан с властью, он принял результаты кризиса и неолиберальных экономических реформ, но считал принципиальным восстановление институтов, связывающих государство с обществом.
Ни Хасбулатов, ни Примаков не могли тогда способствовать появлению альтернативной идеи развития. Перестройка исключила возможность даже умеренного (не безоглядного) западничества, не говоря уже о державничестве. Позднее, занимая должности министра иностранных дел и главы правительства, Примаков пытался восстановить суверенность государства в отношениях с Западом и олигархами внутри страны. Он стремился опереться на общественное согласие, которое могли обеспечить политические институты. Выстроенная Примаковым левоцентристская коалиция реформ обладала большей поддержкой, нежели правая, неолиберальная. В его правительство входили представители различных политических партий, включая коммунистов. С этих позиций новый премьер намеревался бороться с засильем олигархического правления. Однако Примакову недоставало поддержки сверху.
Тупики антизападничества
Другая концепция развития России – как анти-Запада – сформировалась в политическом классе в советское время, но едва ли могла способствовать выводу страны на передовые рубежи. Во-первых, сталинская экономика, ориентированная на изоляцию от Запада, пропустила компьютерную революцию, ограничив возможности прогресса, а во-вторых, надорвалась в результате непомерных оборонных расходов. Любая идеология развития в отрыве от понимания мировых трендов и умения адаптироваться к ним обречена на поражение.
В постсоветское время возможность антизападного развития отстаивали либо те, кто желал возвращения к коммунистической идее, либо сторонники евразийской автаркии. Ни те, ни другие не имели возможности повлиять на политический курс. Последний, как отмечено выше, оставался западническим и лишённым идеи самостоятельного движения. В 2000-е гг. возникла модель преимущественной опоры на энергетические ресурсы, которая также не создавала механизмы устойчивого долгосрочного развития. В условиях растущего политического давления Запада с середины 2000-х гг. западнический курс всё больше эволюционировал в направлении суверенного и антизападного – без какого-либо идеологического обоснования, просто как реакция на внешние импульсы. По этой причине откладывалось и суверенное экономическое развитие. Идеологически слабое государство с возросшей долей силовиков в составе правящего класса проявляло растущую склонность к коррупции, к контролю бизнеса административными мерами.
Лучшие представители российского политического сообщества, наблюдая отмеченную тенденцию, пытались сформулировать идею развития и предложить институциональные способы её воплощения. Например, Евгений Примаков в последние десять лет жизни регулярно выступал с докладами созданного им «Меркурий-клуба», где обсуждал стоящие перед страной стратегические задачи. Его критика постсоветских реалий исходила из необходимости формулировать государственные цели промышленного и инновационного роста, проводить активную социальную политику, бороться с коррупцией посредством правового укрепления суверенности власти и поощрения политической конкуренции.
С одной стороны, Примаков был критичен в отношении западнической неолиберальной философии, лишавшей страну перспектив независимого развития. В 2006 г. он критиковал решение Минфина стерилизовать денежные средства через Стабилизационный фонд и вложения в иностранные ценные бумаги. Естественно, в то время Примаков не мог знать о будущих западных санкциях и «замораживании» российских активов за рубежом. «Нам ставят в пример Норвегию, которая откладывает денежные средства, полученные за счёт высоких цен на нефть, на будущие поколения. Представляется, что лучшим, наиболее подходящим примером для нас является не Норвегия, несопоставимая с нами по уровню жизни населения, а успешно вышедшие из глубокого кризиса после Второй мировой войны европейские страны и Япония… По той же стезе идут сегодня Китай и Индия. Главным образом не за счёт макрорегулирования, что, несомненно, тоже важно, а увеличения потребительских расходов населения, целенаправленных государственных расходов, высокой инновационной активности Китай в 2005 г. уже намного опередил США по экспорту электроники, компьютеров, цифровых камер, мобильных телефонов, то есть высокотехнологичных товаров»[7].
С другой стороны, глава «Меркурий-клуба» выделял в качестве опасности «стремление части госаппарата обеспечить свою деятельность не демократическими средствами, а созданием командно-рыночной системы»[8] в собственных интересах. В конце 2000-х гг. Примаков отмечал, что такого рода «госслужащие, как правило, сращиваются с бизнесом, лоббируют интересы его различных групп. Эта часть госаппарата является рассадником коррупции, которая в России превращается в эпидемию. По словам начальника Управления контроля за размещением госзаказа ФАС, размер “отката”, то есть взятки при государственных закупках, подчас достигает 50 процентов от стоимости заказа»[9]. Подобная деятельность вела к расхищению государственных средств и подрывала суверенную способность власти действовать в интересах широких общественных слоёв.
Свой подход к идеологии развития Примаков именовал левоцентристским. С этих позиций он критиковал не только неолиберализм, но и консерватизм, особенно если последний выражался преимущественно в демонстрации лояльности власти и политически близкой ей «Единой России». В таком консерватизме Примаков усматривал не только опасность политических злоупотреблений, как, например, требования от регионов обеспечить надлежащие проценты голосов[10], но и отказ в угоду чиновничьим интересам от самой идеологии развития. Последняя виделась ему как способ уберечь страну от крайностей как западничества, так и антизападничества.
К идеологии деколонизации развития
Современные мировые условия открывают новые, неизвестные ранее возможности формирования новой идеологии развития. Подъём Глобального Юга создаёт внешний контекст, благоприятствующий появлению такой идеологии. Сегодня идеология самобытного постзападного развития – предмет интереса далеко за пределами России. В отличие от холодной войны, такая идеология больше не распространяется из единого центра противостояния западному «империализму». Ключевые, разделяемые в России идеи о важности многополярности, межцивилизационного диалога и сопротивления западному «колониализму» принимаются в Китае, Индии, Бразилии, Турции, Южной Африке и других странах. Они звучат в политических декларациях БРИКС, ШОС и других организаций на протяжении последних двух десятилетий.
Конечно, только внешнего контекста недостаточно. Необходимы внутренние усилия. В российских условиях они означают такое осмысление цивилизации и сильного государства, которое выводило бы понимание развития за пределы западничества или антизападничества, было основано на гибкости международных коалиций и осознании своих конкурентных преимуществ в глобальной политэкономии. Масштабные санкции против России заново поставили задачу формулирования стратегии экономического и социального развития, окончательно дезавуировав рекомендации встраиваться в мировую экономику в качестве поставщика ресурсов на Запад, да и не только. Необходимо иное сопряжение идеологических целей развития с Глобальным Югом и налаживание прагматически-избирательного сотрудничества с Западом на длительный период после завершения военного конфликта на Украине.
Российскому государству, бизнесу и обществу ещё предстоит выработать программу общенационального развития, понимание, какие ростки новых глобальных отношений следует поддержать и какими средствами.
Идеология развития должна быть связана с растущей включённостью России в отношения с незападными странами. Судя по принятой в марте 2023 г. Концепции внешней политики, Россия определила свои приоритеты во внешнем мире, более не считая Запад центром международной системы. Упор сделан на выстраивание всесторонних связей с незападными странами при «устранении остатков доминирования США и других недружественных государств в мировых делах»[11]. В Концепции выражена надежда, что в будущем и Западу придётся руководствоваться новыми реалиями, отказавшись от «политики конфронтации и гегемонистских амбиций» в пользу «диалога и сотрудничества».
Проблема не только в выработке новой идеологии развития, совместимой с глобальными переменами, но и в её осуществлении. Оно требует восстановления суверенности власти в смысле отделения национальных задач от интересов влиятельных частных группировок. Выявленные ещё Евгением Примаковым угрозы со стороны олигархических слоёв и части госаппарата остаются актуальными. Он же считал принципиальным для сильного государства развитие политической конкуренции. При наличии чётко сформулированной идеи развития и основ суверенности, честная конкуренция на выборах и, как результат, активное развитие многопартийности – залог успеха, способный снизить вероятность ошибок власти и дестабилизации страны. В условиях конкуренции будет уточняться и необходимая идеология развития. Сила, по верному замечанию Примакова, заключается в чётком определении и соединении сфер деятельности государства и общества в интересах общего блага.
Автор: Андрей Цыганков, профессор международных отношений Калифорнийского университета Сан-Франциско
