Основа, которую нельзя потерять
Восемьдесят лет – срок, когда все в мире меняется почти до неузнаваемости. И явления, отдалённые такой исторической дистанцией, превращаются из реальных в легендарные. Это не умаляет значения событий, но заставляет по-иному оценивать их влияние на современность. Вторая мировая война создала политический мир, к которому мы привыкли и который считали, по сути, неизменным. Но сейчас он […]
Восемьдесят лет – срок, когда все в мире меняется почти до неузнаваемости. И явления, отдалённые такой исторической дистанцией, превращаются из реальных в легендарные. Это не умаляет значения событий, но заставляет по-иному оценивать их влияние на современность.
Вторая мировая война создала политический мир, к которому мы привыкли и который считали, по сути, неизменным. Но сейчас он меняется быстро и необратимо. Нет, потрясения первой половины прошлого века не становятся менее важными, но их роль сегодня не такая, как ещё два десятилетия назад.
Итоги самого крупного и кровопролитного столкновения в истории определили мировой порядок. Борьба с нацизмом и его союзниками стала в некотором смысле идеальной схваткой. Неоспоримо античеловеческий, агрессивный и преступный характер гитлеровского режима сплотил силы, которые в другой ситуации никогда не оказались бы по одну сторону линии фронта. Они этого и не хотели, весь предвоенный период – маневрирование в попытках избежать самых негативных последствий для себя и по возможности перенаправить их на кого-то ещё. Однако пришлось отложить непримиримые (считавшиеся идеологически экзистенциальными) разногласия, и, пожалуй, именно по этой причине установившиеся рамки оказались прочными. Они пережили ожесточённую холодную войну и примерно полтора десятилетия после неё, хотя расстановка сил изменилась кардинально.
Устойчивость была связана прежде всего с морально-идеологической трактовкой Второй мировой войны, которая оставалась общепринятой: борьба против абсолютного зла, на фоне которого даже глубокие разногласия его противников имели второстепенное значение. Но это представление стало расшатываться и сходить на нет в XXI веке. А вместе с ним и незыблемость мирового порядка, как он установился в середине прошлого столетия.
Причин тому несколько. Наиболее очевидная – изменения, которые произошли в Европе. На передний план в силу своеобразной логики развития после холодной войны выдвинулись восточноевропейские страны, которые давно отстаивают идею о «двух тоталитаризмах», развязавших Вторую мировую. Соответственно, себя они идентифицируют в качестве главных жертв войны, пострадавших от обоих.
Подобное уравнивание подрывает прежний политический консенсус, который некоторые называют «нюрнбергским», включающий, кроме прочего, представление о Холокосте как о центральном преступлении войны. И вине европейских наций за то, что они его допустили.
Почему интерпретация группы не самых значительных государств постепенно взяла верх – тема для отдельных рассуждений. Вероятно, один из мотивов – стремление западноевропейцев как раз снизить масштаб собственной вины и перераспределить груз ответственности. Но, будучи запущенным, данный процесс ведёт к эрозии всей послевоенной конструкции. Как ни парадоксально, и того либерального мирового порядка, за который активно выступают западные страны. Ведь во многом и он основывался на единстве оценок, как они установились в 1945 году. Сама Организация Объединённых Наций являлась продуктом этого самого либерального порядка, просто вес Советского Союза был настолько велик, что игнорировать его было совершенно невозможно.
Вторая причина менее очевидная. За восемьдесят лет политическая карта мира стала совсем другой. Массовая деколонизация привела к появлению десятков новых стран, число государств – членов ООН почти учетверилось. Конечно, война потому и была мировой, что коснулась значительной части человечества. На фронтах в Европе и на Тихом океане под флагами своих метрополий сражались представители колоний, как бы сейчас сказали, Глобального Юга. Однако вполне объяснимо, что не все из них воспринимали тогдашние события как битву за собственную свободу. Более того, силы, стремившиеся обрести независимость, например, от Британии или Франции, могли видеть в их врагах ситуативных союзников. И как минимум относиться к происходящему иначе, чем сами европейские нации. Вообще для бывших колоний вехи ХХ века несколько отличаются от тех, что считаются само собой разумеющимися в Северном полушарии. Откровенного ревизионизма, как в Европе, в Азии и Африке, конечно, не будет, вопрос лишь в иерархии приоритетов и нюансах, которые там другие.
Всё вышесказанное не отменяет самого главного.
Относительно прочный мир, установившийся после неё, базировался на понимании, что ничего подобного допустить нельзя. Набор ограничителей – от международно-правовых норм до ядерного сдерживания – работал на достижение этой цели. Боже упаси идеализировать холодную войну, но избежать худшего она позволила.
Сейчас прежний инструментарий переживает кризис. И задача – не допустить его окончательного распада. Но для этого не обойтись без возвращения к тому самому идейному и моральному консенсусу, который был основным результатом Второй мировой войны. Говоря по-простому, памяти, чем была эта война и что стояло на кону. Без неё никакие военно-технические меры не обеспечат международную стабильность.
Автор: Фёдор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Российская газета
