Рассказ тети Люды

В нашей семье хранятся мемуары т.Люды, жены моего двоюродного деда. Я помню ее, как грузную, миловидную женщину, она приезжала на праздники. Прочла я эту рукопись, когда самой было за пятьдесят. Спросила сестру - почему мы не знали об этом раньше? Оказывается (это наша бабушка рассказала), что дядя Саша, ее муж, строго-настрого запретил рассказывать ей кому-либо, где она была в годы войны. И она записала эти воспоминания только после его смерти, когда наступила перестройка, гласность и т.д. Когда я их читала, меня поразило точное географическое название всех пунктов, в которых ей довелось побывать. А времени-то прошло! Перепечатала их, поправила кое-где запятые, и знакомлю широкий круг читателей.

"Родилась я в г. Сталинграде, семья наша была небольшая. Папа – Колпаков Петр Николаевич. Мама – Колпакова Мария Степановна. Брат Виктор 1910 года рождения. Брат Борис 1912 года рождения. И я, Людмила, 1924 года рождения.

Папа был военным врачом. Жили мы в военном городке седьмой школы военных летчиков. В 1933 году папа умер в Москве в военном госпитале, после операции. Старший брат работал на тракторном заводе начальником цеха. Боря работал в авиационных мастерских старшим нормировщиком. Мастерские были при аэродроме. Боря заменил мне отца: очень был заботлив. Во многом отказывал себе, чтобы у меня было хорошее детство. Все шло хорошо. Я была счастлива. Детство я вспоминаю как сказку. Училась я хорошо, занималась в кружках художественной самодеятельности. Была солисткой. Боря часто возил меня в театр, старался, чтобы и маме было хорошо. Помогал ей во всем. Витя женился в 1932 году и жил со своей семьей отдельно.

В 1941 году я окончила 9 классов и сдала документы в медицинское училище. Планы были большие, но помешала война. В конце июня 1941-го Борю мы уже проводили на фронт. Он был офицером запаса. Сначала он часто писал письма, писал, чтобы я училась. Высылал нам аттестат 500 рублей. Но я взяла документы из училища и устроилась на работу в авиационные мастерские табельщицей в моторный цех. Наш цех ремонтировал моторы истребителей. Работали мы и днем, и ночью, не считаясь со временем. Но, не смотря ни на что, мы – молодежь, участвовали в самодеятельности. Я выступала с восьмой эскадрильей. Здесь ко мне пришла первая любовь в 17 лет. Женя Таранов – курсант, выпускник этой эскадрильи, исполнитель акробатических пирамид. Их было трое исполнителей. А я исполняла сольное пение.

В 1942 году наше авиационное училище было переведено в Сибирь. В цеху я проработала до 1942 года. В городке были теперь летчики-фронтовики, которым мы ремонтировали самолеты.

И вот, 10 июля 1942 года, примерно в 12 часов дня вдруг загудели сирены. Начался налет немецких бомбардировщиков. До этого были тревоги, но не бомбили. Когда я услышала, что началась бомбежка, я выбежала из цеха на испытательную станцию. Это пристрой к цеху, где стояли два станка, на которых испытывали моторы, прежде чем ставить их на самолет. Вот тут началось ужасное. Рвутся бомбы, горит ангар с готовыми самолетами, который находился рядом с цехом. Когда кончилась бомбежка, я вбежала в цех и не узнала его. Моторы, которые стояли на станинах для ремонта, были разбросаны по всему цеху. Огромная рама лежала на моем рабочем столе. Все было засыпано стеклом. Если бы я не ушла из цеха, могло бы плохо кончиться. Пока я бежала к выходу, мне стало очень страшно. Я и до этого сильно испугалась. Много погибших лежало кругом. Люди, которые были в щелях, то есть в укрытиях, были засыпаны землей. Все цеха горели, особенно столярный и малярный. В токарном станки были разбиты. Так что работать уже было нельзя.

Из военного городка мы с мамой уехали на Даргору, где жил старший брат. Но он все время был на тракторном заводе, и домой пришел всего два раза, пока мы были там. Еще когда я работала, мы получили письмо из части, где служил Боря, вот такого содержания: «Колпаков Б.П. ранен 23 августа 1941 года в деревне Орловка Харьковской области. Эвакуирован в госпиталь. Адреса не имеем.» Вот и все. Больше мы о нем ничего не знали. В 1970 я запрашивала о нем в архиве Советской Армии, но и там ничего не известно. С 10 июля, т.е. с того дня, как началась бомбардировка нашего аэродрома.

Немцы пока не бомбили, а только делали облет нашего города. И вот, 23 августа 1942 года, началась такая бомбардировка всего города, что трудно об этом рассказать. С 3-х часов до 8 вечера город был разбит. Мы все время находились в убежищах, вырытых в земле. Дом брата был подожжен и сразу сгорел. Да что там дом – весь город был сплошной костер. Даргора стоит на возвышенности, и весь город виден оттуда. Это было ужасно. Днем было темно от дыма и пепла, а ночью светло от огня. Как было тяжело смотреть на свой любимый город, и видеть одни развалины и огонь! И это продолжалось изо дня в день. Бомбили улицу за улицей. Делали заход за заходом. Да еще включали какую-то сирену. Пока бомба летит – завывает сирена. Порой не выдерживали нервы.

И вот,в одну из бомбежек, недалеко от нашей щели разорвалась бомба. Нас всех засыпало землей. Кое-где не выдержали бревна на перекрытии. Люди стали нас отрывать. Был такой момент, когда я даже подумала – слава богу, отмучились. Но когда до нас добрались, мы стали выползать на воздух. Маму контузило, она оглохла. После этого мы решили пробираться до переправы. Хотели перебраться на другой берег Волги. Взяв по рюкзаку с кое-какой одеждой, мы пошли. Но идти было очень трудно. То артобстрел, то бомбежка. Приходилось все время заходить в щели, встречающиеся на пути. Дошли мы с мамой до станции Волжская. Дальше идти было очень трудно. Нас пустили передохнуть в укрытие люди. И вот ночью мы увидели большое пламя. На утро нам наши солдаты сказали, что переправа взорвана. Спасибо тем людям, что разрешили быть у них в укрытии. Было очень трудно с водой и пищей. Приходилось ходить за водой на Волгу. А это нелегко: во-первых, не близко, во-вторых, частые артобстрелы. Но все равно ходили. Один раз, несколько человек, и я с ними, пошли на элеватор за пшеницей. А это далеко. Конечно, пшеница была обгорелая. Мы старались набрать ту, которая не очень горелая. Но много ли я могла принести! Небольшой мешочек. Потом моя мама замачивала ее. У людей просили мясорубку. Эту пшеницу пропускали два раза через мясорубку и на горячих кирпичах пекли подобие лепешек. Когда я уходила за водой на Волгу, мама очень переживала, плакала. Ей уж не верилось, что я приду живая.

Помню, рядом несколько дней держали оборону наши солдаты. И вот они старались нам помочь. У нас в укрытии были и маленькие дети, и мы, две девушки. Солдаты приносили иногда кашу. Никогда не забуду одного паренька, молодого танкиста. Я не знаю даже, как его звать. Он тоже приносил из еды, что мог. И вот этот молоденький танкист был совершенно седой. Положение в Сталинграде было совсем  тяжелым. Однажды прибежал этот парень и сказал, что немцы совсем рядом, через несколько улиц. Он побежал на берег Волги в надежде переправиться, хотя бы до песчаной косы, при помощи доски или еще как не знаю. Боже мой! Какое чувство нас охватило. Немцы в городе! Это ужасно! Мы надвинули на лицо платки, и сидели, ни живы не мертвы.

Сначала они, т.е. немецкие солдаты, искали наших солдат. Проверяли все щели. А на другой день стали мародерствовать. Выгоняли всех из щелей и брали то, что им нравилось. Так прошло недели две. И вот, кажется, в конце сентября 1942 немцы стали всех выгонять из щелей и заставлять покинуть Сталинград. Направляли всех в сторону Донецких станиц. Мы с мамой не уходили, ведь ей было нелегко после контузии. И еще две старушки были с нами. Но немцы пришли и стали кричать, ругаться, и сказали, что если не уйдем, они нас убьют. Пришлось уходить.

И вот от Сталинграда потянулась непрерывная цепь. То шли люди. Мы не знали, куда нас гонят. Погода стала портиться. Некоторые не выдерживали, падали на дорогах и умирали. Долго мы все, сталинградцы, брели так по дорогам, голодали. Помню, загнали нас в степь, - а у нас очень огромные степи, где нет даже кустика. Кругом полынь и ковыль. Был уже октябрь. Шел дождь со снегом. Люди сидели в степи мокрые, мерзли. А немцы поставили свою крытую машину и сидели там. Держали нас так несколько суток. Мы промокли насквозь. И вот в одну из ночей мне стало плохо. Я потеряла сознание. Не знаю, сколько времени я находилась в таком состоянии. Только, когда я пришла в себя, увидела, что мама склонилась надо мной и очень плачет. Потом нас погнали дальше. Вот именно гнали, как стадо. Пригнали в какую-то станицу. И после холодных сырых дней и ночей нам разрешили войти, видимо, в бывший клуб. Конечно, не всем хватило места. Некоторые просились у местных жителей станицы войти в скотные дворы хотя бы. Но донские казаки не очень-то гостеприимные люди. Они почему-то были дружны с немцами. Даже за то, чтобы переночевать в скотном дворе, они требовали дать им мыло, или что-то из вещей. А что было у нас в рюкзаках? Самое необходимое. Так пригнали нас в станицу Белая Калитва. Тут уже было много сталинградцев. Согнали нас всех в бывшие колхозные скотные дворы, где раньше держали коров, овец, поросят. Через несколько дней немцы стали отделять молодежь от пожилых. Стариков и нетрудоспособных загоняли в одни скотные дворы, а молодежь в другие. Был объявлен приказ об отправке молодых на работу в Германию. Боже, сколько было слез! Я плакала все время. Сколько было пролито слез детей и родителей. Как переживала мама! Днем мы еще виделись, а ночами приказано было находиться в тех бараках, куда нас загнали. Там, где были пожилые люди, в бараках было так тесно, что трудно найти место, чтобы посидеть. Ведь было уже холодно, начало ноября. И все старались быть под крышей, хоть в таких бараках. В одну из ночей, - а это было с 6 на 7 ноября 1942 года (я запомнила даты, т.к. это были наши праздники), - я очень плакала, и вышла из барака. Немцев не было, они, наверно, ушли греться. Я пошла к тому бараку, где была мама, и вызвала ее на улицу. Мы сели с ней на бугорок и стали разговаривать. Обе плакали. Часа в 3-4 ночи вдруг загорелись два барака, где были пожилые люди. Что тут творилось, это невозможно описать. Люди стали выбегать, в дверях образовалась пробка. Крик был такой, что сердце сжималось. Невозможно было это видеть и слушать. На утро собрали всех оставшихся в живых пожилых людей и выстроили в колонну. Мы, молодежь, кинулись к своим родным. Стали прощаться. Какое это было прощание! Слезы, рыдания! Мама обняла меня, плачет. Потом говорит: «Доченька, я тебя благословляю. Может, ты останешься жива! Может, найдется для тебя хороший человек!» Мне тогда было 18 лет. Видимо, мама есть мама. Даже в такой момент она думала о моей судьбе. И вот, отобранные у них мешочки погрузили на подводу, а самих погнали колонной неизвестно куда. Больше мы не виделись никогда. Вскоре поползли слухи, что немцы их расстреляли.

И вот уже прошло 45 лет, а я не могу писать спокойно. Слезы душат меня. В 1960 году моя знакомая получила письмо из теперь уже города Белая Калитва. Ей писали, что им дали садовые участки. Стали копать, а там одни кости. Вот так поступали фашисты. Жестокость на каждом углу.

Нас,молодежь, через несколько дней погрузили в товарные вагоны и повезли. Состояние у меня было ужасное. Я много плакала, стала очень апатичная. Я не могла есть, даже этого не замечала. Люди наши стали меня уговаривать. Ко всему этому, у меня заболели ноги. По стопам пошли гнойные волдыри. Видимо, сказалась простуда и нервный стресс. Не знаю, сколько нас везли. Иногда на остановках, люди меняли вещи на продукты. У меня было кое-что из шелкового белья, и еще что-то, уже не помню. Мне тоже помогли обменять. Но какие продукты! Семечки, жмых подсолнечный. Как-то мне дали луковицу, так я ее ела без хлеба, как яблоко.

Довезли нас до города Познань в Польше, и всех погнали в душ на сан.обработку. В душе работали полячки. Как они грубо с нами обращались! Они даже не дали помыться, и выгоняли нас, как будто мы не люди, а скот. Потом всех отправили на осмотр. Конечно, меня забраковали, т.к. я плохо могла ходить, да и волдыри на ногах еще больше стали. Меня отправили в барак смертников. Он находился тут же, у железной дороги. Ну, я думала, что вот моя жизнь и кончилась в 18 лет. Но одна украинка, старше меня, сказала: «Беги отсюда, ты молодая, тебе рано умирать.» А она уже лежала, не вставая. Но куда пойдешь? Ведь это Польша, а не Украина. Я кое-как дошла до наших людей, которых везли в Германию, и рассказала, что ушла из этого проклятого барака. Они подняли меня в вагон и спрятали в угол. Так я со всеми доехала до Германии. Всех колонной повели в лагерь. Спасибо людям,которые помогли мне дойти!

Вспоминается ужасный случай. Согнали в один блок 17-18 летних девушек. Приказали раздеться догола. Построили в одну линию, и две немки и офицер стали выбирать самых лучших. Кто еще способен на это, кроме немцев! Ведь это вспоминать страшно.

В лагере ноги у меня стали болеть еще хуже, и меня отправили в блок, где были больные. Остригли меня наголо, повесили номер 685. Блок находился тоже за колючей проволокой, как и весь лагерь. Оказывается, это был лагерь для восточных рабочих. Как нас там называли – «Остарбайтен». Потом богатые фабриканты, хозяева, имеющие большие хозяйства, земли, покупали здесь рабочую силу, вернее – батраков. В лагере я пробыла около полутора месяцев. Стала вставать на ноги. Кормили нас брюквой, и еще какой-то зеленью, все вместе сваренное. Утром – кусочек хлеба голубоватого цвета. Не знаю, с какой зеленью пекли отруби. Но видимо, молодой организм победил все-таки.

Нас, несколько человек из этого блока, повели на рабочую биржу. Это было в городе Франфуркт-на-Одере (это я потом узнала). Когда нас привели, там уже были покупатели. Выбирали батраков, как скотину. Ощупывали мускулы, поворачивали во все стороны. Вскоре всех раскупили. Только меня никто не покупал, настолько я была худа, слаба. Кончился рабочий день, и я осталась одна. На ночь меня отправили в комнату, где были одни стулья. Что это была за ночь – сколько было вылито слез, сколько передумано! И вот наутро меня привели опять туда, где был торг. Пришла одна женщина, чтобы выбрать девушку. Но никого, кроме меня, не было. Взяла она меня. Иду за ней и думаю, что меня ждет. Привела она меня на железнодорожный вокзал. Сели на поезд, ехали недолго, может, минут сорок. Приехали в деревню,которая называлась Поделциг. Идти от вокзала пришлось минут 15-20. Но и это было трудно, настолько я была слаба.

Привела она меня в большой дом. А там были две старых немки и старик-немец. Потом я узнала, что старик – брат моей хозяйки, с женой. По поручению моей хозяйки женщина, что привезла меня, меня купила. Хозяйке срочно нужна была работница. Ее брат с женой были из Берлина. Когда они посмотрели мой документ (арбайтекарте), где были указаны имя и фамилия, и карточка с номером, то хозяйка никак не могла произнести мое имя. И вместо Людмилы она стала называть меня Мила. Хозяйку звали фрау Ретиг, а ту немку из Берлина – фрау Шиндлер. Меня тут же провели на кухню и заставили перемыть всю посуду. Я мою, и реву, не могу успокоиться. Вошла фрау Шиндлер, и что-то спрашивает, а я не понимаю по-немецки. Тогда она показывает на мои глаза в слезах и спрашивает «Варум?», почему плачу? Я могла только сказать: «Мама». Она, видимо, поняла. Эта фрау Шиндлер была хорошая женщина. Она потом говорила хозяйке моей, чтоб не обижала. Она не любила фашизм, говорила со мной о Тельмане, ненавидела Гитлера. Когда она приезжала, то старалась помочь мне в работе. Я всегда вспоминаю о ней с добрым чувством.

Вскоре они с мужем уехали, и я осталась с хозяйкой. Мне показали, что я должна делать. Зимой – кормить свиней (их было две), кур, гусей, цесарок. Убирать дом, стирать, гладить, штопать. А весной начались сельхозработы. Так как я выросла в городе, мне было трудно в начале. Но постепенно я всему научилась. К дому прилегал большой участок. Так что, когда хозяйка меня звала, я не всегда слышала. А звала она меня для того, чтобы я ее обула, она сама не могла. У нее были больные вены на ногах, я ее обувала в высокие сапоги, которые зашнуровывались. А ей было уже 70 лет. Хозяйка меня не била, но работать заставляла много. На участке должен быть идеальный порядок. Чтобы не было нигде лишней травинки. Все сажалось по шнурочку, т.е. грядки были как по линейке, даже картофель. Тут уж не считалось, болею я или нет.Свинарник промывала щеткой и водой, чтобы блестели кирпичи,которыми был вымощен пол. Но я всему научилась. Меня все-таки спасло, что я попала не на фабрику,а к хозяйке. Ведь рано утром, когда она еще спала, я варила корм свиньям и птицам. Так что картошку я могла есть до того, как она встанет. А потом, работа на воздухе, я постепенно окрепла. Работала уже не с таким трудом. Как-то пришли к хозяйке наши ребята и девчата и спросили: «У вас работает русская?» Она подтвердила. Так я познакомилась с соотечественниками. Там, на чужбине, мы были очень дружны между собой. Старались помогать друг другу, чем можно. Особенно я подружилась с девушкой из города Артемовска Донецкой области, звали ее Инна Григорович. Мы были как сестры. Даже всю жизнь мы с ней переписывались, вплоть до ее смерти. В 60-е годы мы с ней встречались. Всё вспомнили. А сейчас я переписываюсь с ее дочерью. Был среди ребят Миша Кувшинов. Очень умный парень из Ленинграда. Он раненый попал в плен,потом бежал. Его долго укрывали украинцы. А потом его также отправили на работу в Германию. Среди ребят он был как командир. Все его очень уважали и слушались. Он был и моим самым лучшим другом. Вернее, мы любили друг друга. Он был связан с немецким антифашистом, к которому ночью ходил слушать приемник. Так что, мы были в курсе дел, происходивших на фронте. Когда немцев разбили под Сталинградом, он мне сообщил до того, как узнали немцы. И когда мне хозяйка позже сказала, что Сталинград у русских, я не подала виду, что уже знаю.

Трудно мне было копать картофель. Ведь я и копала, и носила в амбар. И еще было тяжело зимой с дровами. Мне приходилось и пилить, и колоть их. Я попросила хозяйку как-то, чтобы ребята мне помогли. Она разрешила. Ведь с картошкой надо было управиться до дождей. И вот в одно из воскресений пришли три друга – Миша, Филько и Микола, и помогли мне очень хорошо. Так что мне осталось не так-то много копать. А зимой также с дровами помогали. По воскресеньям не работали. Летом мы уходили подальше в лес,собирались большой группой. Миша рассказывал то, что услышал по приемнику, пели наши советские песни. А наши праздники майские, ноябрьские, мы тоже старались отмечать. В мае – это в лесу с песней, но не так громко, а ноябрьские – в бараке, где жили наши ребята и девчата. А там, где работал Миша и его друзья, был очень богатый хозяин. У него было много земель, также много коров, за которыми ходили наши ребята. Доили их, кормили и поили. Я побывала у него на фабрике, рабочих там было очень много.

Так я проработала у хозяйки до весны 1945 года. И когда наши стали подходить к Кюстрину, и потом все ближе к деревне Подельциг, немцы стали всех выгонять из деревни. Я сказала хозяйке, что никуда не пойду. От своих мне нечего уходить. И она решила остаться, и сказала: «Я старая, мне русские ничего не сделают». Их очень напугали, якобы наши русские солдаты такие страшные. И вот мы с ней остались в подвале. Но когда пошли эсесовцы проверять, нас нашли. Меня сразу один солдат начал бить. Но хозяйка сказала, что она больна и беспомощна, и не может одна. Что это она виновата, что мы не ушли. Тогда нам дали срок – один час. Иначе обеих расстреляют. Так и сказали. За это время, что я жила у хозяйки, я научилась разговаривать по-немецки. Не скажу, что очень хорошо, но все-таки много понимала и сносно говорила. Взяли мы по чемоданчику и пошли из деревни. Вот тут я благодарна хозяйке, что она меня не бросила. Ведь кругом одна солдатня немецкая. Что бы со мной могло быть, если бы она меня оставила!

Так немцы бежали все глубже в свой тыл. Нас довезли до города Дальгов-Дёбериц под Берлином, это какой-то военный город. Он весь был забит солдатами. Но долго здесь мы не были, наши войска здорово гнали и били немцев. Тут повторилась история, что и в деревне – жителей стали гнать дальше. Так я с немкой добралась до города Брюэль. Но в начале мая наши войска уже были в городе. Я сказала хозяйке, что теперь пусть она устраивается где-нибудь у немцев на квартиру, а я пойду узнавать, как мне быть, чтоб попасть на Родину. Думала, что это будет скоро. Пришла в комендатуру, а она только начинала свою работу. Там в приемной сидел дежурный офицер. Я его спросила, куда мне обратиться по вопросу о выезде на Родину. Он посмотрел на меня и спросил, могу ли я говорить по-немецки. Я ответила, что могу. Он позвал старшину и велел принести мои вещи, и я начала работать переводчицей. Комендант городской управы майор Титов написал приказ о моем назначении. Так началась моя работа в комендатуре города Брюэля. Потом приняли других девушек. Кого на кухню, кого в столовую, для обслуживания солдат комендатуры. Но прежде, чем начать работать, нас попросили рассказать о том времени, что мы провели в Германии. Беседовал с нами представитель особого отдела. Я сдала свой советский паспорт, который сумела сохранить, немецкий документ «арбайтекарте» - рабочую карту с биржи, где нас продавали хозяевам. Когда старший лейтенант посмотрел на мою карточку,которая была наклеена на немецкий документ, он оторвал и отдал ее мне. Сказал – возьми на память. На эту карточку очень страшно смотреть. Я на ней острижена наголо, очень худая, в глазах скорбь. А на груди на доске номер 685. Карточка хранится у меня до сих пор.

В комендатуре нам предстояло много работы. Во-первых, надо было организовать городскую управу из немцев. Со всеми, кого назначили, надо было беседовать, узнать – кто они. Я всё переводила коменданту, майору Титову. Работа, организованная по городу, производилась параллельно с городской управой. Надо было организовать детский дом, провести регистрацию и проверку документов жителей города, провести земельную реформу. Взять на учет все мастерские,фабрики, заводы. Выявить фашистов. Меня удивило то, что немцы шли с просьбами, требованиями в комендатуру. С утра выстраивалась очередь на прием. Ведь как мы боялись немцев, когда они были на нашей земле! А местные жители, как их не пугали раньше – шли, будто им обязаны помогать. Наша политика была гуманна. Я переводила дежурному офицеру все их просьбы. Потом мне пришлось заниматься регистрацией и проверкой документов жителей города. Когда в городе кончили, пришлось ехать по району, также регистрировать и проверять документы жителей деревень. Сначала я ездила на лошадях. Со мной были два солдата с оружием, для охраны. Но это было очень долго.

К тому времени в комендатуру прислали офицера, замкоменданта по политчасти, Архипова. Он взял машину, и мы за несколько дней закончили проверку по всем деревням. Затем провели земельную реформу. Делили земли богатых помещиков по малоземельным хозяйствам.  Организовали детский дом. Собирали старых коммунистов города Брюэля, и восстановили работу компартии. Провели демонтаж станков, оборудования завода, для отправки в Россию. Это было по закону репарации.( Потом ее отменили.) Организовали народный суд. Во всех этих делах городская управа также принимала участие.

Был такой приказ: надо было вернуть всех беженцев на свои места жительства. Однажды я шла в городскую управу с документами. Вдруг, из толпы ждавших машину для отправки на прежнее место жительства, раздался крик-зов: «Мила, Милахен!» Я подошла. Это звала фрау Ретиг, моя бывшая хозяйка. Ей было уже 73 года. Она сказала мне,что едет в Подельциг. Конечно, у нее не было ни денег, ни хлеба. Когда я отдала документы в управу, то вернулась в комендатуру. Дежурил старший лейтенант Караваев. В Комендатуре открыли сейф, там были немецкие марки. Я попросила Караваева, чтобы он разрешил мне взять денег. Он удивился, но разрешил. Я ему потом объяснила, зачем. Взяла упакованную пачку купюр в три марки. На кухне взяла буханку хлеба, сала, и все это отнесла моей бывшей хозяйке. Она заплакала, обняла меня. Все-таки за три с половиной года она привыкла ко мне. Ведь мне приходилось ухаживать за ней, как за ребенком, помимо всей работы. Да и старость давала о себе знать. Вот мы, русские, какие люди. Не то, что немцы. Мы все-таки добрый народ.

В сентябре 1945 года мы со старшим лейтенантом  Архиповым справили свадьбу. В декабре его перевели в город Людвигслуст в артдивизион. Но через несколько месяцев дивизион расформировали, и мы были отозваны в город Шверин, в полк. Здесь Саша служил до 1947 года. Затем полк был переведен в город Вольфен. В этом году, в феврале, у нас родился первый сын Борис. В этом же году мы выехали в Советский Союз. В 1948 году у нас родился второй сын Валентин, а в 1951 – Сергей. До 1956 года Саша был военнослужащим. После демобилизации он работал на заводе «Вторчермет», а затем «Вторцветмет». На работе был всегда в числе передовиков. Так мы прожили дружно сорок лет. В 1985 году его не стало.

Написала я это все в память о моей маме, о братьях, о своей военной юности. В память о дорогом моем муже – Архипове Александре Ивановиче, который прошел всю войну на переднем крае. Воевал он хорошо – об этом говорят его награды. Ордена Отечественной войны 1 и 2 степени, два ордена Красной звезды,медали. Благодарность Верховного главнокомандующего.

Будем помнить всех, отдавших свою жизнь за нашу Родину, за то,что вот уже сорок лет на нашей земле мир. За то, что наши дети росли и не видели горя, которое пришлось перенести нашему поколению.

Вечная память всем отдавшим свою жизнь за Родину!"