Куинджи. Выкуси, Айвазовский!

Архип Куинджи произошел в 1841 году от бедного греческого сапожника, который жил в нужде и рано умер тоже в нужде вместе с женой, завещав нужду всем своим детям. Но Архип взял и нарушил отцовский завет, а может, просто пошёл в дедушку. Дедушку мы не знаем, но фамилия Куинджи означала «золотых дел мастер», так что у него дела предположительно были получше, чем у отца.

Правда, в дедушку Куинджи пошел не сразу. Сначала он вел себя вполне достойно отца — жил в бедности, пас гусей, работал счетоводом и слугой хлеботорговца. Один был изъян — мальчик страшно любил рисовать. Работы ему доставалось много, потому что вокруг все знали — как только закончится работа, он тут же примется рисовать на всём, что под руку попадёт. Маленький Куинджи уже изрисовал углём все доступные стены и заборы, а любой клочок чистой бумаги просто воспринимал как личный вызов.

Однажды Куинджи работал подмастерьем на строительстве церкви и жил в кухне нанимателя. Ну и изрисовал там всю кухню так, что хозяин даже позвал соседей посмотреть. Всем очень понравилось. Особенно портрет церковного старосты всем понравился. Ну, кроме самого церковного старосты, конечно, который в сердцах воскликнул: «Д...ты...ал!».

Потом оказалось, что воскликнул он «Девятый вал!», таким образом дав понять, что Куинджи следует поехать в Крым к Айвазовскому и попроситься тому в ученики.

Куинджи немедленно покинул здание и дошел пешком в Феодосию к Айвазовского, потому что рисовать прямо вот очень хотелось. Но Айвазовский как раз был в отъезде и чтобы как-то занять руки до его возвращения, Куинджи устроился в его имение на подсобные работы, растирал краски и красил заборы. Потом Айвазовский вернулся, посмотрел на Куинджи, посмотрел на заборы и сказал, что с забором получается отлично, а вот в ученики он его не возьмет. «Либо забор, либо Одесса» — отрезал Айвазовский.

Хотя спустя годы Куинджи всё равно причислили к «ученикам школы профессора Айвазовского», но насколько к этому лично причастен знаменитый маринист, неизвестно. Может, просто сильно повлиял издалека. Но вообще какая ирония — сначала ты говоришь молодому выскочке, что ему достойно только красить заборы, а потом он висит рядом с тобой в Третьяковской галерее.

В общем, Куинджи мыслил выше заборов и всякой человеческой пакости и поэтому выбрал Одессу, чтобы продолжать там рисовать на чем ни попадя. А ради денег работал фотошопером в местных фотомастерских. Через девять лет Куинджи решил, что хватит с него Одессы, и Таганрога тоже хватит, и уехал в Петербург. Проделал, так сказать, путь из греков в варяги.

В Петербурге Куинджи первым делом пошел в Академию Художеств, но там его художества не оценили ни с первой, ни со второй попытки. Зато он много с кем познакомился — видимо, из-за того, что людей в Петербурге тогда было чисто количественно меньше, чаще встречались выдающиеся личности — что ни Крамской, то Васнецов и Репин.

И они, конечно, так здорово повлияли на его светотень и изощрённый колорит, что Куинджи написал «Татарскую саклю в Крыму» и с третьей попытки стал вольнослушателем в Академии Художеств. Но что там за сакля была — мы не знаем, картина не сохранилась. У Куинджи вообще много чего не сохранилось — картины хорошо продавались и уходили вдаль, а мемуаров он не писал. Предпочитал, что называется, голосовые сообщения, а записывать их тогда было некому.

В 1860-х годах, ещё до переезда в Петербург, Куинджи познакомился с женой. Он просто спросил девушку, какая у неё фамилия, а она ответила: «Кетчерджи». «О, а у меня Куинджи! — обрадовался Куинджи. — Если поменяете на мою — никто и не заметит!». Так и порешили. Впрочем, вслед за сменой фамилии никто потом много лет не замечал и саму Веру Леонтьевну — Куинджи везде ходил один, а про неё никто не мог достоверно сказать: сама она выбрала пребывать в тени мужа или была стационарно приколочена к кухне и рабочему столу.

Насчет фамилии художник вообще-то тоже был прав и всем действительно было всё равно. Разные люди в разных источниках и документах называли его то Куинджи, то Куюмджи, а ещё Еменджи и даже Алтунджи. И почтальон сойдет с ума, разыскивая нас. Хотя раз деньги по адресу приходили исправно, то и насчет написания беспокоиться лишний раз не стоит.

Тем временем сам Куинджи продолжает пейзажировать, растит навык, известность, а главное, цену работ.

Однажды Куинджи написал картину «Ладожское озеро» с торчащими из под прозрачной воды камушками, и она всем так понравилась, и даже самому Куинджи, что он её повыставлял-повыставлял, потом продал, а потом выкупил и повесил у себя в мастерской. Прям не мог насмотреться, как ловко у него получились эти камушки. «Очень я молодец, конечно», — думал Куинджи.

А через десять лет его бывший сосед по комнате, Руфин Судковский, взял и тоже написал такие камушки на картине «Мёртвый штиль». Куинджи взъярился и немедленно обвинил Судковского в плагиате из-за камушков. Он ходил и всем говорил, что Судковский гнида подколодная и камушки у него ворованные. И Репина с Крамским подговорил гнобить Судковского. В общем, все наехали на бедного Руфина и отказали ему в праве на прозрачные камушки, а с Куинджи они рассорились на веки вечные.

Куинджи вообще, хоть и слыл человеком добросердечным, не прочь был поконфликтовать. В 1875 году он вступил в Товарищество Передвижников, а потом стал среди них бесстыдно выделяться и на каждой следующей выставке публика говорила, что передвижники, конечно, молодцы... но вот Куинджи! Куинджи да-а-а! В общем, он немного бесил передвижников, а в конце 1879 года кто-то из них написал анонимную статью, где обвинил Куинджи в однообразии. Мол, надоел своими гениальными штуками со светом, чёртов люминист, мог бы и другое что-нибудь написать, а то всё украинская ночь, украинская ночь...

Анонимную статью написал Михаил Клодт. Уж кто бы говорил вообще — сам писал сплошных коров на деревенском фоне. А может, Клодт просто завидовал, потому что он свои картины продавать не умел, а Куинджи умел и ещё как.

Увидев статью и узнав, кто её анонимный автор, Куинджи сначала потребовал исключить Клодта из передвижников, но потом сам ушел. Но Клодта всё равно выперли за тяжелый характер и нытьё.

Куинджи ушел бы и без Клодта, потому что ему тоже надоели передвижники и денег у него было столько, что он сам какое хочешь общество мог организовать. А с Клодтом просто так удачно вышло, что помимо ухода получился ещё и перформанс. А перформанс, как известно, продаёт.

Продавать Куинджи умел, он вообще изобрел прогревы аудитории и прочий маркетинг пораньше остальных. Давал таргетированную рекламу в газеты, пилил виральный контент и мастерски нагонял лиды. От этого посещаемость выставок у него была бешеная, в разы больше, чем у тех же Судковского и даже, ха-ха, Айвазовского. По количеству посетителей тягаться с ним мог раз что Верещагин, но у того на картинах война, а это кликбейт, он всегда привлекает толпы.

Однажды в мастерскую к Куинджи зашел какой-то заморыш в офицерском, и спросил, сколько стоит картина, а Куинджи брякнул: «Пять тыщ», — просто чтобы не затягивать разговор. За пять тысяц рублей тогда можно было купить, как бы поточнее сказать... что угодно. Заморыш обернулся великим князем Константином Константиновичем, молвил: «Ну, пять так пять», — и заплатил.

«Картина, за которую великий князь Константин Константинович заплатил пять тысяч рублей, спешите видеть!» — кричало на следующий день с каждого столба. Всем лид-магнитам лид-магнит. Это была «Лунная ночь на Днепре» и Куинджи срочно организовал выставку вообще только одной этой картины. Обустроил тёмное помещение, точечную подсветку с помощью новомодных ламп, нагнал саспенсу и всё — публика аж теряла сознание от чувств и натурально выла на нарисованную луну.

Насчет новомодных ламп Куинджи тоже разбирался. Говорили, что для подсветки картин он использовал передовые лампы электротехника Яблочкова, но нет, эти лампы были бледно-синего оттенка, а ещё шумели горящими угольными стержнями, разрушая атмосферу. Поэтому Куинджи, скорее всего, использовал еще более передовой, чем просто передовой, вариант — лампы-«солнце» Клерка и Бюро, которые по свету больше напоминали солнечный, не искажали цвет красок, не утомляли глаз и вели себя тихо.

Куинджи вообще за наукой старался следить. Но вместо того, чтобы читать какие-то там научные журналы, он просто завел себе друзей: химика Менделеева, физика Петрушевского и астронома Морозова. Поэтому, например, звезды на картине «Украинская ночь» были натыканы не просто так, а в сугубо нужных местах. А в пигментах красок и микроскопах в мастерской наверняка не обошлось без Менделеева.

С Менделеевым ещё как-то раз интересно вышло, когда химик по просьбе Куинджи принёс на лекцию в Академии Художеств прибор для определения чувствительности глаза к цветовым оттенкам. Тут-то и выяснилось, что Куинджи просто физиологически различает сильно больше остальных. Человек Икс.

К слову, с Академией Художеств Куинджи тоже успел поцапаться. После передвижников Куинджи сначала стал там профессором пейзажном мастерской, а через три года его выперли. Да потому что когда студенты бастуют, надо поддерживать не студентов, а руководство! Но Куинджи всегда, впрочем, был на стороне молодых художников, и не жалел на них ни внимания, ни заработанных денег.

Что касается заработка, некоторое время Куинджи буквально испытывал на денежную прочность известного Третьякова — он ломил ему цены на каждую следующую картину так, что знаменитый галерист изумлённо крякал, но продолжал покупать. Как следует поправив своё финансовое положение картинами, Куинджи пошел в недвижимость и стал покупать дома и земли. Прикупил себе немного Крыма, приличный кусок Петербурга и сдавал их в аренду. А на заработанные деньги коварно финансировал художественные проекты, поддерживал молодых художников и кормил голубей.

Голубей Куинджи любил вообще безумною любовью. Вот пригласят его на какой-нибудь светский раут, а он фыркает, бурчит: «Не, я к голубям», — и идёт на крышу. Стоит там весь в помёте, счастливы-ый, курлы-курлы, крошит птицам заработанный с аренды недвижимости батон французской булки. Или наловит испорченных галок — и ремонтирует их, сшивает там с воробьями и всякое такое.

А в конце лета спускается с крыши в комнаты, а там у него бабочки порхают в немыслимых количествах и он с ними тоже курлы-курлы и тоже булку предлагает, только уже размоченную в сладкой воде. Бабочки такое страсть как уважают.

После того, как Куинджи предложил передвижникам передвигаться дальше без него, а потом выставил и продал князю картину «Лунная ночь на Днепре», он резко решил, что надо немного отдохнуть от публичной художественной деятельности. Ну и отдохнул двадцать лет. Перестал выставляться и показывать какие-либо свои работы.

«Пф-ф!» — разочарованно говорили все вокруг и думали, что Куинджи всё, изрисовался. Но у него всё было нормально, он просто начал писать в стол и написал в стол примерно триста графических работ и пятьсот эскизов и полноценных картин. Так что это был чертовски большой стол.

А через двадцать лет Куинджи отдохнул и организовал персональную выставку — видимо, какой бы большой стол ни был, а все-таки есть предел. После чего опять никому ничего не показывал еще десять лет, пока не умер.

Видимо, трезво рассудив, что за гробом деньги ему не пригодятся, да и любимым голубям картины ни к чему, Куинджи за несколько месяцев до смерти организовал Общество имени себя для помощи талантливым художникам, которые испытывали финансовые трудности. Оно было очень кстати, потому что это, в целом, единственное возможное состояние молодых талантливых художников.

Куинджи пожертвовал свежесозданному обществу очень много денег и кусок Крыма, а еще завещал все свои картины и деньги. А там и до Союза художников было уже недалеко.