Иноагент Чацкий, болезнь друга Пушкина и хорошо ли писал Лев Толстой
1. В расстрельный список дурных примеров из русской классики Инженер-нефтяник вписал и Чацкого из грибоедовской комедии «Горе от ума». Не исключено, что господин Чацкий, живи он в наше время, стал бы типичным иноагентом. Цитирую (ссылка): …Фамусов даёт вполне нормальные советы – управлять имением и наконец-то начать работать. На что Чацкий выдает козырную фразу, которая почему-то приводила в [восторг] школьных учителей литературы: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».И тогда из Чацкого пошёл настоящий поток сознания максималиста. Служить – это обязательно раболепствовать и никак иначе. Стучать головой в пол и подличать. Но ведь можно достойно служить без всего этого, но Чацкий вообще не слышит никого, кроме себя. Самокритика и рефлексии – это не для него. И самое забавное, про то, что «так жить нельзя» и «так работать нельзя» говорит человек, который, похоже, ни дня не работал…Александр Грибоедов, автор «Горя от ума», иностранным агентом не был – напротив, он героически погиб на государственной службе в 1829 году во время нападения на наше посольство в Персии, будучи главой этого посольства.На книжных иллюстрациях, в театре и в кино Чацкого обычно изображают внешне похожим на Грибоедова, однако в действительности Грибоедов писал Чацкого не с себя: в качестве вероятных прообразов литературоведы называют декабриста Вильгельма Кюхельбекера (одноклассника Пушкина) и философа-западника Петра Чаадаева (первый был в итоге отправлен в ссылку в Сибирь, второй – объявлен сумасшедшим).Возможно, «Горе от ума» было задумано Грибоедовым как социальная комедия, в которой по-настоящему положительных героев нет. Предположу, что люди той эпохи видели Фамусова, Скалозуба и Чацкого выпукло — не только с минусами, но и с плюсами. Гражданские чиновники, офицеры и образованные дворяне составляли тогда большинство читающей и театральной публики, комедия писалась про них и для них.На школьных уроках литературы героев окартонивают, упрощают до уровня сказки про Колобка. Чиновник Фамусов и военный Скалозуб — злые, ворчливый бездельник Чацкий – добрый (но не принятый обществом «отсталой царской России»).И, да, раз уж мы вспомнили про школу. Когда дети встают при заходе учителя в класс, называют его по имени-отчеству, а в ответ слышат обращение на «ты», иногда даже довольно грубое — это ещё «служить» или уже «прислуживаться»?2. Вопрос врачам. Как полагаете, чем конкретно заболел друг Пушкина, господин Филипп Вигель? Цитирую из его записок: С первых чисел октября напала на меня странная и ужасная болезнь: я всегда был на ногах, мог даже выезжать, но вдруг начал худеть, сон и аппетит меня совершенно покинули, неизъяснимая тоска мною овладела; в одно время чувствовал я озноб и жар, я весь горел, а спина и ноги были как лёд; память, которой иногда я сам дивился, внезапно притупела; я сохнул, я таял, и врачи объявили, что в одну минуту могу угаснуть… …Особенно же положение бедной сестры моей было ужасное. При отъезде вручили ей медики для меня лекарство, объявив ей одной, что если до назначенного им времени оно не подействует, то смерть моя неизбежна… …Более двух суток продолжалось для неё сиё жестокое волнение; мы приехали в Тулу, когда, по мнению её, наступила решительная минута, и мать моя не могла понять причины неотступных её молений, чтобы там остановиться. Перелом совершился, молодость своё взяла, и сестра ожила вместе со мною. Чем далее подвигались мы на юг, тем воздух становился чище и теплее. Запас жизненных сил в тогдашние мои лета бывает столь изобилен, что возвращение их, без преувеличения, можно уподобить быстроте потока. Ещё несколько дней, и уже я в состоянии был ощутить радость, вступая в Малороссию и предчувствуя Киев.3. На вопрос, зачем вообще преподавать школьникам классическую литературу 200-летней давности часто отвечают: чтобы дети освоили грамотный русский язык, чтобы сами научились хорошо писать. Предположим, что это так, и оставим пока в стороне соображение, что с практической точки зрения осваивать язык и стиль для подавляющего большинства школьников было бы полезнее на каком-нибудь более современном материале. Не все же потом будут писать исторические романы и сценарии компьютерных игр, в конце концов.Предположим, что литература 19 века – это вершина, эталон, безупречный образец, на который следует равняться. Но ведь далеко не все наши классики писали хорошо с чисто технической точки зрения…Особенно часто в этом плане высказывают претензии ко Льву Толстому, произведения которого бывают утомительно длинны и неудобочитаемы. Boldogg приводит конкретные примеры толстовских стилистических неудач (ссылка):[Мама] читает «Анну Каренину» сейчас. И тоже очень жалуется на стиль. Присылала мне несколько фрагментов – просто поделиться впечатлениями. И… Ну, моё детское впечатление подтвердилось.Вот, пара примеров, то как раз, что мне мама присылала.«Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и ворот
1. В расстрельный список дурных примеров из русской классики Инженер-нефтяник вписал и Чацкого из грибоедовской комедии «Горе от ума». Не исключено, что господин Чацкий, живи он в наше время, стал бы типичным иноагентом. Цитирую (ссылка):
…Фамусов даёт вполне нормальные советы – управлять имением и наконец-то начать работать. На что Чацкий выдает козырную фразу, которая почему-то приводила в [восторг] школьных учителей литературы: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
И тогда из Чацкого пошёл настоящий поток сознания максималиста. Служить – это обязательно раболепствовать и никак иначе. Стучать головой в пол и подличать. Но ведь можно достойно служить без всего этого, но Чацкий вообще не слышит никого, кроме себя. Самокритика и рефлексии – это не для него. И самое забавное, про то, что «так жить нельзя» и «так работать нельзя» говорит человек, который, похоже, ни дня не работал…
Александр Грибоедов, автор «Горя от ума», иностранным агентом не был – напротив, он героически погиб на государственной службе в 1829 году во время нападения на наше посольство в Персии, будучи главой этого посольства.
На книжных иллюстрациях, в театре и в кино Чацкого обычно изображают внешне похожим на Грибоедова, однако в действительности Грибоедов писал Чацкого не с себя: в качестве вероятных прообразов литературоведы называют декабриста Вильгельма Кюхельбекера (одноклассника Пушкина) и философа-западника Петра Чаадаева (первый был в итоге отправлен в ссылку в Сибирь, второй – объявлен сумасшедшим).
Возможно, «Горе от ума» было задумано Грибоедовым как социальная комедия, в которой по-настоящему положительных героев нет. Предположу, что люди той эпохи видели Фамусова, Скалозуба и Чацкого выпукло — не только с минусами, но и с плюсами. Гражданские чиновники, офицеры и образованные дворяне составляли тогда большинство читающей и театральной публики, комедия писалась про них и для них.
На школьных уроках литературы героев окартонивают, упрощают до уровня сказки про Колобка. Чиновник Фамусов и военный Скалозуб — злые, ворчливый бездельник Чацкий – добрый (но не принятый обществом «отсталой царской России»).
И, да, раз уж мы вспомнили про школу. Когда дети встают при заходе учителя в класс, называют его по имени-отчеству, а в ответ слышат обращение на «ты», иногда даже довольно грубое — это ещё «служить» или уже «прислуживаться»?
2. Вопрос врачам. Как полагаете, чем конкретно заболел друг Пушкина, господин Филипп Вигель? Цитирую из его записок:
С первых чисел октября напала на меня странная и ужасная болезнь: я всегда был на ногах, мог даже выезжать, но вдруг начал худеть, сон и аппетит меня совершенно покинули, неизъяснимая тоска мною овладела; в одно время чувствовал я озноб и жар, я весь горел, а спина и ноги были как лёд; память, которой иногда я сам дивился, внезапно притупела; я сохнул, я таял, и врачи объявили, что в одну минуту могу угаснуть…
…Особенно же положение бедной сестры моей было ужасное. При отъезде вручили ей медики для меня лекарство, объявив ей одной, что если до назначенного им времени оно не подействует, то смерть моя неизбежна…
…Более двух суток продолжалось для неё сиё жестокое волнение; мы приехали в Тулу, когда, по мнению её, наступила решительная минута, и мать моя не могла понять причины неотступных её молений, чтобы там остановиться. Перелом совершился, молодость своё взяла, и сестра ожила вместе со мною.
Чем далее подвигались мы на юг, тем воздух становился чище и теплее. Запас жизненных сил в тогдашние мои лета бывает столь изобилен, что возвращение их, без преувеличения, можно уподобить быстроте потока. Ещё несколько дней, и уже я в состоянии был ощутить радость, вступая в Малороссию и предчувствуя Киев.
3. На вопрос, зачем вообще преподавать школьникам классическую литературу 200-летней давности часто отвечают: чтобы дети освоили грамотный русский язык, чтобы сами научились хорошо писать. Предположим, что это так, и оставим пока в стороне соображение, что с практической точки зрения осваивать язык и стиль для подавляющего большинства школьников было бы полезнее на каком-нибудь более современном материале. Не все же потом будут писать исторические романы и сценарии компьютерных игр, в конце концов.
Предположим, что литература 19 века – это вершина, эталон, безупречный образец, на который следует равняться. Но ведь далеко не все наши классики писали хорошо с чисто технической точки зрения…
Особенно часто в этом плане высказывают претензии ко Льву Толстому, произведения которого бывают утомительно длинны и неудобочитаемы. Boldogg приводит конкретные примеры толстовских стилистических неудач (ссылка):
[Мама] читает «Анну Каренину» сейчас. И тоже очень жалуется на стиль. Присылала мне несколько фрагментов – просто поделиться впечатлениями. И… Ну, моё детское впечатление подтвердилось.
Вот, пара примеров, то как раз, что мне мама присылала.
«Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было».
С кем говорит молодой человек в поддевке? С Огромной шапкой волос, так получается. Мало того, сначала написано с кем говорит, а потом кто – неудачная инверсия, очень неудобная для восприятия.
Что бы о таком предложении сейчас сказали бы молодому автору на любом литературном семинаре? «Плохо. Очень плохо». Потому что действительно плохо, что тут ещё скажешь.
«Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый раз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь».
Это же приходится чуть не по слогам читать. Просто вязнешь в предложении – и ведь это всего одно предложение. И «жизнь» в одном предложении четыре раза. И ещё один раз «живущим». Об этом бы что сказали на любом литсеминаре? То же самое.
Полагаю, Лев Николаевич был не глупее нас, и отлично видел все эти недочёты. Однако гладкий текст не рождается готовым. Сначала автор думает, потом пишет, потом двигает слова местами, подбирает удачные синонимы, иногда переписывает заново. Потом, спустя некоторое время, возвращается к тексту, чтобы взглянуть на него свежим взглядом: вычеркнуть лишнее, добавить пропущенное, внести ясность в тёмные или двусмысленные места.
Черновики Пушкина, знаете, тоже нехороши: будучи живым человеком, Пушкин сначала писал посредственно, а потом, работая над текстом, доводил его до знакомого нам совершенства. Александр Сергеевич мог иногда породить яркий короткий экспромт: жестом фокусника извлечь из ниоткуда несколько строк. Однако написать начисто хотя бы страницу текста он уже не мог: тут уже приходилось работать напильником даже Пушкину.
Предположу, что Лев Толстой просто не хотел напрягаться, считая, что прямо из-под пера у него выходит необработанный текст на четвёрку, и что читатели отсутствие тщательной редактуры ему простят.
