9 термидора издалека

Мы выбрали отрывок, посвященный роли Парижской Коммуны в революционных событиях 9 термидора (27 июля 1794 года), когда произошел переворот, приведший к свержению Робеспьера.  Коммуна и народ Коммуна Парижа была ведущей силой парижского народного движения со времен июльского кризиса 1789 года и свержения монархии в 1792 году. Ночь 9 термидора раз и навсегда покончила с этой ее ролью в революции. Когда дело дошло до драки, народ Парижа отказался следовать приказам Коммуны. Огромная контрмобилизация, которую Конвент сумел организовать поздно вечером, показала, что народ признавал приоритет национальной власти над муниципальной. В мобилизации приняли участие все 48 секций, а численность ее участников превзошла силы, ранее собравшиеся у Ратуши. Достижение это было тем значительнее, что оно было осуществлено ночью под покровом темноты. Радость следующего дня по поводу гильотинирования Робеспьера также продемонстрировала, что его низвержение поддержали широкие народные массы. Это историческое ослабление Коммуны в политической жизни Парижа во многом было обусловлено превосходным стратегическим чутьем Конвента. Кроме того, следует отметить и неудачные действия Коммуны 9 термидора. Руководство восстанием со стороны Коммуны было крайне неудовлетворительным. После слишком долгой раскачки вначале Коммуна к вечеру собрала мощную силу, представлявшую почти половину населения города. Но некомпетентное руководство свело ее преимущества на нет. Командующий НГ Анрио действовал крайне беспорядочно, из‑за своей излишней беспечности подвергся аресту и упустил шанс захватить Конвент, когда тот был в его досягаемости. Мэр Флёрио и национальный агент Пайян, не имевшие опыта в управлении восстанием, тоже оказались не на высоте. Их неудачные тактические решения и организационные промахи слишком многочисленны, чтобы их перечислять. Среди основных ошибок — согласие на масштабный поход экспедиционных сил Коффиналя поздно вечером (единственным результатом которого стало освобождение мало на что пригодного Анрио), безответственная политика consigne — запрета на выход — и непродуманная реакция на декрет об объявлении повстанцев вне закона. Коммуна так и не определилась со своей стратегией. Собиралась ли она начать восстание тут же или на следующий день? Примется ли она вычищать из Конвента главарей по образцу journées 31 мая / 2 июня — или полностью отстранит его от власти в духе 10 августа 1792 года? Какой именно уровень насилия оценивался как приемлемый: целью был бескровный переворот и захват власти или кровавая бойня, которая должна была начаться со стрельбы на рассвете? Ответы на эти вопросы так же неясны для историков, как и для самих участников этого journée. При такой неразберихе в рядах Коммуны неудивительно, что она не смогла найти всего 24 члена совета, задачей которых было выйти в полночь в город и донести до населения свою правду. Результаты работы двенадцати адъюнктов, которых им все же удалось наскрести, оказались ничтожны по сравнению с работой двенадцати адъюнктов Барраса. Оглядываясь назад, можно сказать, что самой вопиющей ошибкой Коммуны ночью 9 термидора было решение созвать генеральные ассамблеи секций. В последние месяцы эти собрания превратились в скучные говорильни. Однако, будучи созванными по набату и бою всеобщего сбора, они мгновенно обрели статус открытых форумов, где жители секций могли высказывать свое мнение. Коммуна поплатилась за то, что дала голос пребывавшему в полудреме парижскому люду, поскольку голос этот в подавляющем большинстве случаев звучал в пользу Конвента. По окончании journée радикалы утверждали, что ассамблеи секций заполонили «умеренные». Несомненно, доля правды в этом есть, однако следует отметить, что активисты‑санкюлоты без разбора называли «умеренными» всех, кто не разделял их взгляды. При этом упускается из виду тот факт, что среди тех, кто оказался на ассамблеях в первый раз или вернулся на них после перерыва, оказалось много как левых, так и правых. Чистки в секциях, произведенные в предыдущие месяцы, были направлены против тех, кто придерживался неортодоксальных мнений — с обоих краев политического спектра. В ассамблеях присутствовали как радикалы, так и умеренные, и действительно, на каждом этапе развития событий той ночи мы обнаруживаем принципиальных людей с безупречной репутацией санкюлотов, которые вносили в дело Конвента свой важный вклад, — от Ван Эка из секции Сите (которого Робеспьер в лицо назвал аристократом‑контрреволюционером) до братьев Бодсон из секции Революции, Этьена Мишеля из секции Соединения, Жан‑Батиста Луа из секции Горы и многих других. Свергнувшая Робеспьера в Конвенте коалиция представляла собой межпартийную группу под руководством монтаньяров. Так же и со стороны народа в его падение внесли свой вклад люди, представлявшие весь политический спектр. Возрождение общественного мнения Journée 9 термидора показал, что слухи о смерти и погребении общественного мнения при власти Революционного правительства сильно преувеличены. Правительственные комитеты заставили замолчать силы монархистов и контрреволюционеров в городе, однако, приглушив голоса справа, оказались совершенно не способны покончить с дебатами в публичной сфере в принципе. Анализ «крупным планом» показывает, что, несмотря на правительственные репрессии против санкюлотских институтов, парижане свободно использовали доступное им оружие слабых, разработанное до 1789 года. Они по‑прежнему упрямо сопротивлялись мерам, ограничивающим свободу слова, и оставались верны своему фрондерскому наследию, которое прославлял Мерсье. Многие публичные дебаты и инакомыслие ушли в подполье, но они сохранялись — надо было только знать, как и где их искать: в очередях, барах, на собраниях в общественных местах, а также (для тех, кто умел расшифровывать иносказания) в газетах, памфлетах и театрах — средоточиях парижского фрондерского остроумия и боевого духа. Кроме того, в Париже все еще существовали места, где можно было открыто выражать свое мнение. Помимо домашних кухонь, наиболее заметными среди них были роты и караулы Национальной гвардии. Именно это гражданское ополчение образовало авангард народной поддержки Конвента и противостояния Робеспьеру и Коммуне в ночь 9 термидора. Национальные гвардейцы оказались более репрезентативными выразителями мнения парижан, чем секционные институты, автономия которых под давлением правительства ослабла. Возможно, однако, историки восприняли претензии санкюлотов на «представительство» жителей Парижа слишком буквально. На самом деле, несмотря на их статус полугегемонов в отдельные периоды 1793 года, «мнение санкюлотов» никогда не было чем‑то большим, чем просто частью широкого спектра мнения парижан. Политически активные санкюлоты никогда не составляли в городе большинства. Кроме того, проводившаяся при поддержке правительства в течение предыдущего года политика чистки секционных органов, политических клубов и ассоциаций привела к тому, что те все больше подстраивались под взгляды правительства и в какой‑то момент утратили способность отражать мнение широких масс. Как показывает общегородская политическая мобилизация 9 термидора, парижане, возможно, устали от Робеспьера, но они не устали от политической жизни. Парижане оставались, как подмечено в одном памфлете, где описывался этот день, «самоотверженными и бесстрашными защитниками свободы», готовыми напрячь все свои силы для защиты Республики. Тенденция многих историков считать, что ночью 9 термидора парижане проявили политическое безразличие, совершенно неверна. Явившись в таком большом количестве, чтобы поддержать Национальное собрание, голосовавшее на основе всеобщего мужского избирательного права, против муниципального правительства, все больше терявшего связь с народом, который оно должно было представлять, они послали очень мощный политический сигнал. Кроме того — притом что мы не должны недооценивать роль Барраса и его адъюнктов по всему городу в обеспечении успеха Конвента, — не следует упускать из виду и движение межсекционного братания, которое спонтанно выросло в ту ночь из оживших секционных ассамблей и сделало победу народа и Конвента столь всеобъемлющей. Это движение сыграло решающую роль в ознакомлении секций с происходящим в городе и в присоединении их к Конвенту. За те несколько часов, что длился journée 9 термидора, сменилось множество эмоций, а отсутствие достоверной информации в крайне напряженной ситуации еще более разжигало страсти. Незапланированный и непредсказуемый, этот день был насыщен сплетнями и слухами, порождавшими тревогу и страх. Страх перед нападением на людей, которых многие считали образцовыми патриотами. Страх перед тем, что действия народа могут выйти из‑под контроля и закончиться убийствами на улицах и расправами в тюрьмах. Страх перед усилением судебного террора. Страх перед возможным началом гражданской войны. Страх перед тем, что к Парижу может быть применено ужасное насилие, которым в мае 1793 года грозил Инар и которое Революционное правительство применило к «федералистскому» Лиону. Страх, особенно после наступления ночи, перед тем, что, окажись на стороне проигравших, ты подвергнешься суровому наказанию. Несомненно, самым распространенным из тех страхов, что наполнили собой улицы города, был страх перед тем, что где‑то затаилась контрреволюция, угрожающая завоеваниям революции 1789 года. Более того, Бареру удалось блестяще превратить эту тревогу в массовый фактор мобилизации в интересах Конвента. «Граждане, — гласила его прокламация, которую читали по всему городу на протяжении всей ночи, — хотите ли вы потерять за один день шесть лет революции, жертв и мужества? Хотите ли вы вернуться под иго, от которого вы избавились?» Барер играл на сильной привязанности парижского населения к Конвенту, который обеспечивал сохранение завоеваний революции. В письме, направленном Робеспьеру и КОС накануне 9 термидора, шпион Русвиль не ошибся: «Народ сохраняет доверие к Конвенту». «Триумф парижан», прославляющий «самоотверженных и бесстрашных защитников свободы» (Британская библиотека, памфлеты Французской революции) Конечно, имелись спорные моменты, но люди помнили, каким был Париж до 1789 года. Революция улучшила многие аспекты их повседневной жизни: были упразднены феодализм и Старый порядок, появились личные и экономические свободы, демократические практики, представительное правительство и многое другое. На уровне секций новые административные формы — гражданские комитеты, мировые судьи, благотворительные комитеты — не только занимались политическими маневрами, но и выполняли существенную работу на местах. Возможно, при Революционном правительстве завоевания революции значительно ослабли, и парижане чувствовали, что имеют полное право его критиковать. Но они также признавали, что правительство защищало революцию и обороняло Францию от союзных сил, угрожавших возвращением к Старому порядку. Эту войну нужно было выиграть, и Революционное правительство ее выигрывало. На тот момент парижане по‑прежнему были готовы прощать Революционному правительству его ошибки. Подробнее о книге британского историка Колин Джонс «Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции» можно узнать на сайте издательства «Альпина нон-фикшн».